Неточные совпадения
— Ну, будет, будет! И тебе тяжело, я
знаю. Что делать?
Беды большой нет. Бог милостив… благодарствуй… — говорил он, уже сам
не зная, что говорит, и отвечая на мокрый поцелуй княгини, который он почувствовал на своей руке, и вышел из комнаты.
Сколько раз во время своей восьмилетней счастливой жизни с женой, глядя на чужих неверных жен и обманутых мужей, говорил себе Алексей Александрович: «как допустить до этого? как
не развязать этого безобразного положения?» Но теперь, когда
беда пала на его голову, он
не только
не думал о том, как развязать это положение, но вовсе
не хотел
знать его,
не хотел
знать именно потому, что оно было слишком ужасно, слишком неестественно.
— Молчи ж! — прикрикнул сурово на него товарищ. — Чего тебе еще хочется
знать? Разве ты
не видишь, что весь изрублен? Уж две недели как мы с тобою скачем
не переводя духу и как ты в горячке и жару несешь и городишь чепуху. Вот в первый раз заснул покойно. Молчи ж, если
не хочешь нанести сам себе
беду.
Варвара.
Беда ведь, да и только. Муж приехал, ты
знаешь ли это? И
не ждали его, а он приехал.
«Сестрица!
знаешь ли,
беда!»
На корабле Мышь Мыши говорила:
«Ведь оказалась течь: внизу у нас вода
Чуть
не хватила
До самого мне рыла».
— Вот видишь ли, Евгений, — промолвил Аркадий, оканчивая свой рассказ, — как несправедливо ты судишь о дяде! Я уже
не говорю о том, что он
не раз выручал отца из
беды, отдавал ему все свои деньги, — имение, ты, может быть,
не знаешь, у них
не разделено, — но он всякому рад помочь и, между прочим, всегда вступается за крестьян; правда, говоря с ними, он морщится и нюхает одеколон…
— Пророками — и надолго! — будут двое: Леонид Андреев и Сологуб, а за ними пойдут и другие, вот увидишь! Андреев — писатель, небывалый у нас по смелости, а что он грубоват — это
не беда! От этого он только понятнее для всех. Ты, Клим Иванович, напрасно морщишься, — Андреев очень самобытен и силен. Разумеется, попроще Достоевского в мыслях, но, может быть, это потому, что он — цельнее. Читать его всегда очень любопытно, хотя заранее
знаешь, что он скажет еще одно — нет! — Усмехаясь, она подмигнула...
— Полно,
не распечатывай, Илья Иваныч, — с боязнью остановила его жена, — кто его
знает, какое оно там письмо-то? может быть, еще страшное,
беда какая-нибудь. Вишь, ведь народ-то нынче какой стал! Завтра или послезавтра успеешь —
не уйдет оно от тебя.
— Я бы и
не шутил, если б дело шло
не об Илье, а о другом, — оправдывался он, — там ошибка могла бы кончиться…
бедой: но я
знаю Обломова…
— Настоящая
беда, слава Богу, скрыта. Я вчера через Тита Никоныча
узнала кое-что. Сплетня попадает
не в того…
Другая причина — приезд нашего родственника Бориса Павловича Райского. Он живет теперь с нами и, на
беду мою, почти
не выходит из дома, так что я недели две только и делала, что пряталась от него. Какую бездну ума, разных знаний, блеска талантов и вместе шума, или «жизни», как говорит он, привез он с собой и всем этим взбудоражил весь дом, начиная с нас, то есть бабушки, Марфеньки, меня — и до Марфенькиных птиц! Может быть, это заняло бы и меня прежде, а теперь ты
знаешь, как это для меня неловко, несносно…
С такою же силой скорби шли в заточение с нашими титанами, колебавшими небо, их жены, боярыни и княгини, сложившие свой сан, титул, но унесшие с собой силу женской души и великой красоты, которой до сих пор
не знали за собой они сами,
не знали за ними и другие и которую они, как золото в огне, закаляли в огне и дыме грубой работы, служа своим мужьям — князьям и неся и их, и свою «
беду».
— И я
не спала. Моя-то смиренница ночью приползла ко мне, вся дрожит, лепечет: «Что я наделала, бабушка, простите, простите,
беда вышла!» Я испугалась,
не знала, что и подумать… Насилу она могла пересказать: раз пять принималась, пока кончила.
— Это
не беда: Николай Андреич прекрасный, добрый — и шалун такой же резвый, как ты, а ты у меня скромница, лишнего ни себе, ни ему
не позволишь. Куда бы вы ни забежали вдвоем, что бы ни затеяли, я
знаю, что он тебе
не скажет непутного, а ты и слушать
не станешь…
Она идет, твердо шагая загорелыми ногами, дальше, дальше,
не зная, где остановится или упадет, потеряв силу. Она верит, что рядом идет с ней другая сила и несет ее «
беду», которую
не снесла бы одна!
Татьяна Марковна печально поникала головой и
не знала, чем и как вызвать Веру на откровенность. Сознавши, что это почти невозможно, она ломала голову, как бы, хоть стороной,
узнать и отвратить
беду.
— Прости ему, Господи: сам
не знает, что говорит! Эй, Борюшка,
не накликай
беду!
Не сладко покажется, как бревно ударит по голове. Да, да, — помолчавши, с тихим вздохом прибавила она, — это так уж в судьбе человеческой написано, — зазнаваться. Пришла и твоя очередь зазнаться: видно, наука нужна. Образумит тебя судьба, помянешь меня!
Он
не узнал бабушку. На лице у ней легла точно туча, и туча эта была — горе, та «
беда», которую он в эту ночь возложил ей на плечи. Он видел, что нет руки, которая бы сняла это горе.
— Ну, так что ж за
беда? — сказал Райский, — ее сношения с Шарлем
не секрет ни для кого, кроме мужа: посмеются еще, а он ничего
не узнает. Она воротится…
Было, я думаю, около половины одиннадцатого, когда я, возбужденный и, сколько помню, как-то странно рассеянный, но с окончательным решением в сердце, добрел до своей квартиры. Я
не торопился, я
знал уже, как поступлю. И вдруг, едва только я вступил в наш коридор, как точас же понял, что стряслась новая
беда и произошло необыкновенное усложнение дела: старый князь, только что привезенный из Царского Села, находился в нашей квартире, а при нем была Анна Андреевна!
Что она, Альфонсинка, боится
беды, потому что сама участвовала, a cette dame, la generale, непременно приедет, «сейчас, сейчас», потому что они послали ей с письма копию, и та тотчас увидит, что у них в самом деле есть это письмо, и поедет к ним, а написал ей письмо один Ламберт, а про Версилова она
не знает; а Ламберт рекомендовался как приехавший из Москвы, от одной московской дамы, une dame de Moscou (NB. Марья Ивановна!).
Я
не знаю, жена ли вы ему, но
знайте, что этот господин вырезает газетные объявления, где на последние деньги публикуются гувернантки и учительницы, и ходит по этим несчастным, отыскивая бесчестной поживы и втягивая их в
беду деньгами.
—
Знаете ли, — усмехнулся я вдруг, — вы передали письмо потому, что для вас
не было никакого риску, потому что браку
не бывать, но ведь он? Она, наконец? Разумеется, она отвернется от его предложения, и тогда… что тогда может случиться? Где он теперь, Анна Андреевна? — вскричал я. — Тут каждая минута дорога, каждую минуту может быть
беда!
Полномочные опять пытались
узнать, куда мы идем, между прочим,
не в Охотское ли море, то есть
не скажем ли, в Петербург. «Теперь пока в Китай, — сказали им, — в Охотском море — льды, туда нельзя». Эта скрытость очевидно
не нравилась им. Напрасно Кавадзи прищуривал глаза, закусывал губы: на него смотрели с улыбкой.
Беда ему, если мы идем в Едо!
—
Не могу я тут поступить как надо, разорвать и ей прямо сказать! — раздражительно произнес Иван. — Надо подождать, пока скажут приговор убийце. Если я разорву с ней теперь, она из мщения ко мне завтра же погубит этого негодяя на суде, потому что его ненавидит и
знает, что ненавидит. Тут все ложь, ложь на лжи! Теперь же, пока я с ней
не разорвал, она все еще надеется и
не станет губить этого изверга,
зная, как я хочу вытащить его из
беды. И когда только придет этот проклятый приговор!
— Только вот
беда моя: случается, целая неделя пройдет, а я
не засну ни разу. В прошлом году барыня одна проезжала, увидела меня, да и дала мне сткляночку с лекарством против бессонницы; по десяти капель приказала принимать. Очень мне помогало, и я спала; только теперь давно та сткляночка выпита…
Не знаете ли, что это было за лекарство и как его получить?
— Вот какое и вот какое дело, Алексей Петрович!
Знаю, что для вас это очень серьезный риск; хорошо, если мы помиримся с родными, а если они начнут дело? вам может быть
беда, да и наверное будет; но… Никакого «но»
не мог отыскать в своей голове Лопухов: как, в самом деле, убеждать человека, чтобы он за нас клал шею в петлю!
Знала Вера Павловна, что это гадкое поветрие еще неотвратимо носится по городам и селам и хватает жертвы даже из самых заботливых рук; — но ведь это еще плохое утешение, когда
знаешь только, что «я в твоей
беде не виновата, и ты, мой друг, в ней
не виновата»; все-таки каждая из этих обыкновенных историй приносила Вере Павловне много огорчения, а еще гораздо больше дела: иногда нужно бывало искать, чтобы помочь; чаще искать
не было нужды, надобно было только помогать: успокоить, восстановлять бодрость, восстановлять гордость, вразумлять, что «перестань плакать, — как перестанешь, так и
не о чем будет плакать».
— Что за
беда? — возразила сердитая супруга. — А разве
не знаешь приметы?
—
Знаю,
знаю, — перебил меня Гагин. — Я
не имею никакого права требовать от вас ответа, и вопрос мой — верх неприличия… Но что прикажете делать? С огнем шутить нельзя. Вы
не знаете Асю; она в состоянии занемочь, убежать, свиданье вам назначить… Другая умела бы все скрыть и выждать — но
не она. С нею это в первый раз, — вот что
беда! Если б вы видели, как она сегодня рыдала у ног моих, вы бы поняли мои опасения.
— Когда я жила с матушкой… я думала, отчего это никто
не может
знать, что с ним будет; а иногда и видишь
беду — да спастись нельзя; и отчего никогда нельзя сказать всей правды?.. Потом я думала, что я ничего
не знаю, что мне надобно учиться. Меня перевоспитать надо, я очень дурно воспитана. Я
не умею играть на фортепьяно,
не умею рисовать, я даже шью плохо. У меня нет никаких способностей, со мной, должно быть, очень скучно.
— Все так, — заговорил опять Гагин, — но с нею мне
беда. Порох она настоящий. До сих пор ей никто
не нравился, но
беда, если она кого полюбит! Я иногда
не знаю, как с ней быть. На днях она что вздумала: начала вдруг уверять меня, что я к ней стал холоднее прежнего и что она одного меня любит и век будет меня одного любить… И при этом так расплакалась…
Беды тут нет, что ты любви
не знаешь,
Пожалуй, так и лучше.
Моя
беда, что ласки нет во мне.
Толкуют все, что есть любовь на свете,
Что девушке любви
не миновать;
А я любви
не знаю, что за слово
«Сердечный друг» и что такое «милый»,
Не ведаю. И слезы при разлуке,
И радости при встрече с милым другом
У девушек видала я; откуда ж
Берут они и смех и слезы, — право,
Додуматься Снегурочка
не может.
Но, на
беду инквизиции, первым членом был назначен московский комендант Стааль. Стааль — прямодушный воин, старый, храбрый генерал, разобрал дело и нашел, что оно состоит из двух обстоятельств,
не имеющих ничего общего между собой: из дела о празднике, за который следует полицейски наказать, и из ареста людей, захваченных бог
знает почему, которых вся видимая вина в каких-то полувысказанных мнениях, за которые судить и трудно и смешно.
— Видите, набрали ораву проклятых жиденят с восьми-девятилетнего возраста. Во флот, что ли, набирают —
не знаю. Сначала было их велели гнать в Пермь, да вышла перемена, гоним в Казань. Я их принял верст за сто; офицер, что сдавал, говорил: «
Беда, да и только, треть осталась на дороге» (и офицер показал пальцем в землю). Половина
не дойдет до назначения, — прибавил он.
Рано виднелось в нем то помазание, которое достается немногим, — на
беду ли, на счастие ли,
не знаю, но наверное на то, чтоб
не быть в толпе.
— Это-то и прекрасно, — сказал он, пристально посмотревши на меня, — и
не знайте ничего. Вы меня простите, а я вам дам совет: вы молоды, у вас еще кровь горяча, хочется поговорить, это —
беда;
не забудьте же, что вы ничего
не знаете, это единственный путь спасения.
В трактире всегда сидели свои люди,
знали это, и никто
не обижался. Но едва
не случилась с ним
беда. Это было уже у Тестова, куда он перешел от Турина. В зал пришел переведенный в Москву на должность начальника жандармского управления генерал Слезкин. Он с компанией занял стол и заказывал закуску. Получив приказ, половой пошел за кушаньем, а вслед ему Слезкин крикнул командирским голосом...
Запас сведений об этих других прочих местах оказался самым ограниченным, вернее сказать — запольские купцы ничего
не знали, кроме своего родного Заполья. Молодые купцы были бы и рады устраиваться по-новому, да
не умели, а старики артачились и
не хотели ничего
знать. Вообще разговоров и пересудов было достаточно, а какая-то невидимая
беда надвигалась все ближе и ближе.
Вот оно, счастье, вот оно идет, подходит все ближе и ближе, я уже слышу его шаги. И если мы
не увидим,
не узнаем его, то что за
беда? Его увидят другие!
Как это без мужчины, это я уж и
не знаю; тут и без
беды беда».
— Извините, князь, — горячо вскричал он, вдруг переменяя свой ругательный тон на чрезвычайную вежливость, — ради бога, извините! Вы видите, в какой я
беде! Вы еще почти ничего
не знаете, но если бы вы
знали все, то наверно бы хоть немного извинили меня; хотя, разумеется, я неизвиним…
— Вот в чем
беда, — задумался на минуту князь, — вы хотите подождать, пока они разойдутся, а ведь бог
знает, когда это будет.
Не лучше ли нам теперь сойти в парк; они, право, подождут; я извинюсь.
— И
не говори:
беда… Объявить
не знаем как, а сегодня выйдет домой к вечеру. Мамушка уж ездила в Тайболу, да ни с чем выворотилась, а теперь меня заслала… Может, и оборочу Феню.
Из Иркутска нового ничего нет. Завтра Машенькины именины. Там меня вспомнят. Но Марья Николаевна редко мне пишет — потому и я
не так часто к ней пишу. Со мной
беда. Как западет мысль, что я наскучаю, так непременно налево кругом сделаю.
Не знаю, хорошо ли я думаю, — иначе
не могу…
По случаю войны здесь все в ужасной агитации — и ты
знаешь, вероятно, из газет, что нашему бедному Севастополю угрожает сильная
беда; войска наши, одно за другим, шлют туда; мужа моего тоже посылают на очень важный пост — и поэтому к нему очень благосклонен министр и даже спрашивал его,
не желает ли он что-нибудь поручить ему или о чем-нибудь попросить его; муж, разумеется, сначала отказался; но я решилась воспользоваться этим — и моему милому Евгению Петровичу вдула в уши, чтобы он попросил за тебя.
Оставив у них записку, в которой извещал их о новой
беде, и прося, если к ним придет Нелли, немедленно дать мне
знать, я пошел к доктору; того тоже
не было дома, служанка объявила мне, что, кроме давешнего посещения, другого
не было.
Я уж
не впервые слышу эту угрозу из уст Лукьяныча. Всякий раз, как я приезжаю в Чемезово, он считает своим долгом пронзить меня ею. Мало того: я отлично
знаю, что он никогда
не решится привести эту угрозу в действие, что с его стороны это только попытка уязвить меня, заставить воспрянуть духом, и ничего больше. И за всем тем, всякий раз, как я слышу эту просьбу «ослобонить», я невольно вздрагиваю при мысли о той беспомощности, в которой я найдусь, если вдруг, паче чаяния, стрясется надо мной такая
беда.
— Я
знаю! — тихо ответил мальчик, исчезая. Мать улыбнулась. Ее эти приготовления
не взволновали — в ней
не было предчувствия
беды.